Как по нотам

Ксения Ларина, Новые известия, 16.12.2008
Одно из самых депрессивных и мрачных произведений Льва Толстого «Крейцерова соната» на Малую сцену МХТ имени Чехова перенес режиссер Антон Яковлев, представитель знаменитой династии. Из многослойной прозы Толстого он вытащил то, что привлекает публику всегда и везде — семейную драму — придав ей несколько неврастенический бергмановский оттенок.

Сосредоточенность режиссера на внутрисемейных ценностях ничуть не обеднила толстовскую повесть, хотя несколько сместила акценты и сюжетные линии и позволила добиться столь необходимой и редкой в нынешнем театре исповедальности. Трактат о семье в эмоциональном исполнении Михаила Пореченкова зазвучал как безумный вальс.

Визуальный образ спектакля — нотный стан. Музыка открывает драму, она же ее и заканчивает. Инструменты живые и только скрипичные. Никаких роялей — не смотря на указание автора на увлечение героини — Лизы — игрой на фортепиано. Черно-белые клавиши заменяют черно-белые наряды и утонченные фигурки женщин — обе героини (Лиза — Наталья Швец, Полина — Ксения Лаврова-Глинка) изящны и худы, почти прозрачны (или призрачны), похожие на черновики сумасшедшего композитора. Такие же черновики — в руках главного героя, Василия Позднышева (Михаил Пореченков). Растрепанная пачка мелко исписанных листов периодически исчезает из его рук, но неумолимо возвращается — как платок булгаковской Фриды, словно напоминая о том, что уже совершено, и что сей рассказ — не плод больного воображения, а документально зафиксированный в протоколах факт. Зрителям, заподозрившим актера в использовании шпаргалок с текстом роли, волноваться не стоит — в руках у Пореченкова действительно музыкальная партитура. Да и смешно попытаться обмануть публику в столь камерной, почти интимной обстановке — когда актер находится от вас на расстоянии вытянутой руки, любая фальшь, любое жульничество вырастают до размеров катастрофы. Жульничать на Малой сцене — это заведомый провал.

Пореченков работает предельно честно. Если за два-три месяца еще можно выучить такое количество текста, то освоить и присвоить его, насытить подтекстами и чувствами, зарядить энергией и логикой — подвластно только мастерам уровня Смоктуновского или Борисова (да и то, сомневаюсь, — те, прежние — за два месяца спектаклей не делали, им и в голову такое прийти бы не могло!). Искренне веря в небесное происхождение актерской природы, напомню все-таки, что чудес в искусстве не бывает — в том смысле, что из Ничего не родится ничего. И прежде чем поднять проволоку под купол цирка, канатоходец раскладывает ее на полу. Свою роль Пореченков разложил, как по нотам: от вступления до коды, от пиано до форте, меняя музыкальные размеры и темпы (может, действительно партитура в руках ему помогает?), не забывая, где вступает оркестр, где — хор, а где — женское сопрано.

Столь разнообразной и насыщенной игры актер, пожалуй, еще не демонстрировал нигде: ни в киноработах, ни в театре (во всяком случае, на мхатовской сцене). Диапазон Пореченкова зрители уже выучили наизусть — от «душки-милашки» до «качка-добряка». Обаятельный такой увалень, балагур, душа компании, друг героя, комический вояка, короче, в русском театре это амплуа хорошо известно — классический простак. Из простаков его пыталась вытащить режиссер Авдотья Смирнова, доверив главную мужскую роль в любовной мелодраме «Связь». Пореченков старательно изображал немногословного «мачо», в лирических эпизодах делал бровки домиком, в эротических — часто и шумно дышал. В своем кошмарном режиссерском дебюте он пытался и вовсе изобразить из себя Шварценеггера, что наивные зрители приняли как пародию. Так что роль Позднышева для многих будет настоящим актерским открытием. Здесь пригодилось все то, чем он владеет: сценическое обаяние, ирония, эмоциональная подвижность. И добавилось (или открылось) много удивительного, ранее в актерской палитре Пореченкова не слишком замеченного. Во-первых, это предельно подробное существование на сцене, без внутренних «перекуров», без пустых пауз и пустой болтовни. Во-вторых, это умение держать в напряжении зал, работая исключительно на крупных планах и почти весь спектакль — лицом к зрителю. И самое главное: Пореченков нашел своего героя, придумал его, доверившись, с одной стороны, мудрому классику — Льву Николаевичу, а с другой — своей интуиции и природе. Конечно, это еще не «Кроткая» (легендарный спектакль Льва Додина с Олегом Борисовым в главной роли), но, безусловно, — первая остановка на этом маршруте.

Актерское соло звучит почти безукоризненно, с ансамблем пока большие проблемы. Артисты, играющие в спектакле по несколько персонажей при одном Главном, обречены на роли статистов. Они не успевают (да от них и не требуют) ни полноценно показать, ни максимально раскрыть свои образы, ограничиваясь небольшими зарисовками, этюдами, которые на фоне полнокровного Героя выглядят либо бледно, либо карикатурно. И Наталья Швец (Лиза, Девочка), и Ксения Лаврова-Глинка (Полина, Дама) играют очень нервно, часто не зная, чем себя занять на сцене, кого соблазнять и кому плакаться. При довольно активном существовании в рисунке спектакля обе женщины не сумели рассказать о себе ничего: может, поэтому и не нашли должного сочувствия у публики, и не смотря на неутихающие страдания, жалость они не вызывали. Режиссер, в свою очередь, ничего интересного актрисам не предложил, кроме дурацкого девчачьего кривляния, которое на первой минуте вызывает умиление, на пятой — недоумение, а на десятой — раздражение. 

Антон Яковлев сделал вполне приличную инсценировку. Вместе с художниками и музыкантами придумал визуальный образ спектакля — с прозрачным черным тюлем, с движением теней и поезда, с ароматным яблоком — горящим красным пятном в черно-белом пространстве. Конечно же, ввел живую музыку в сюжет, сделал ее реально действующим лицом. Нашел общий язык с главным исполнителем. Выстроил вместе с ним роль по-альпинистски — снизу вверх. Но ближе к вершине режиссерская фантазия дала сбой, и на финал сил не хватило: не принимать же за режиссерское решение бессвязное бормотание актеров, из которого с трудом вычленяются ключевые слова — «нож», «ничего не было», «убил», «она умирает»? После этого Михаилу Пореченкову выносят большую медную трубу, он с трудом выдувает из нее жуткие утробные звуки, которые постепенно превращаются в стон.