«Пореченков, лечиться надо»

Елена Ямпольская, Известия, 11.12.2008
На Малой сцене Московского Художественного театра премьера — «Крейцерова соната». Постановщик — Антон (Юрьевич) Яковлев. Михаил Пореченков вышел к зрителям в роли ревнивца, страдальца и убийцы Позднышева в дни, когда переживал трагедию его друг Константин Хабенский. Потеря любимого человека — что может быть страшнее, если вдуматься? «Крейцерова соната» дает внезапный ответ: хуже великих трагедий низкие драмы. Тяжелее горя — пустота.

…Эмоциональный тремор, который принимается за любовь. Поначалу легкое, затем нарастающее взаимное раздражение. Кризисы, перебои, тахикардия непониманий, инфаркты скандалов, рубцы в памяти. Кардиограмма семейной жизни. Публика следит за происходящим так, будто ей показывают одну из лучших серий «Секса в большом городе». Поймите, что это комплимент: сделать интересно на театре крайне нелегко. Забубенно, модерново, постмодерново, спички-в-глаза-вставлятельно — пожалуйста. А вот чтобы смотреть не отрываясь и спустя несколько дней припоминать подробности — извините.

«Крейцерова соната» — старомодный спектакль. В том смысле, что центром всего здесь является актер. Младшего Яковлева хватило на довольно-таки смелую, драматургически яркую инсценировку. (Есть, конечно, перебор с адаптацией. Скажем, фраза: «Тебе хорошо, а мне завтра на работу» выдернута не из Толстого и даже не из «Секса в большом городе», а из любого дурного отечественного сериала.) С режиссурой в «Сонате» небогато. Разрозненное трио скрипачей, сумбур вместо музыки — едва ли не единственный постановочный ход. Спектакль посвящен Пореченкову и держится на Пореченкове. А играет он так, что об этом хочется рассказывать взахлеб.

Толстому, когда создавалась «Крейцерова соната», было за шестьдесят. Пореченкову в марте исполнится сорок. Это другая «Соната». Другая история. Здесь нет нравоучительности Толстого, его брезгливой отстраненности от себя — бывшего, нет отвращения к женскому естеству (потому что кокетство для женщины — тоже часть естества). Отвращения нравственного, но в то же время и химического, гормонального. Объедаться не надо, чтобы не мутило впоследствии. ..

Яковлев, впрочем, убрал из текста все эти грубые «нашлепки на задах». Позднышев — Пореченков, несмотря на ужасный опыт, женщин возненавидеть не способен. Ему, плотоядному, никогда не быть вегетарианцем. Сто раз еще влюбится, раз пять женится — браком венчанным и невенчанным, кому-то исковеркает судьбу, а кого-то (вдруг?) осчастливит. После убийства в самом Позднышеве многое умерло, это понятно, однако страсть умрет последней. Скопчество — будь то высший идеал или результат старческих метаморфоз — ему не светит. «Кто может вместить — да вместит». Позднышев, представленный на сцене МХТ, не может. «Простого, ясного, братского отношения к женщине» ожидать от него не следует. Но, полноте, требуется ли женщине братское чувство, если только рядом не родной брат? Обидно даже как-то…

Толстой под старость впал в юношеский максимализм. Стал, подобно Пете Трофимову из «Вишневого сада», «выше любви». А Позднышев — Пореченков, как Любовь Андреевна Раневская, — «ниже». Им есть к чему стремиться, куда тянуться.

Проклятие Позднышева — его природная карамазовщина. Против власти красоты он бессилен. В тенетах сладострастия бьется, словно паук, обмотавшийся собственной паутиной. Пореченков открывает темные углы мужского подсознания, тайные стихии, бушующие в мужском организме, те бездны, куда заглядывает только их пол и которые нас, женщин, пугая, манят гипнотически. Как всё, что нам недоступно, как всё, что относится к сугубо мужскому миру…

Есть мужчины, способные гармонично и естественно уживаться со своими безднами, а есть те, кто превращает их в пытку — для себя и близких. Позднышев — хам, грубиян, зануда, себялюбец, здоровое животное (готов потерять жену в очередных родах, лишь бы она, нося, производя на свет и вскармливая потомство, не имела ни сил, ни времени глядеть на других претендентов). За Лизой здесь столько правоты, будто спектакль ставила женщина, и это сочувственное понимание делает честь Яковлеву. Лиза тоньше, более того — несравненно умнее мужа. Она знает, что смысл сосуществования двоих — в душевном росте каждого, в личностной эволюции, в возможности воспламеняться друг от друга, и мается под гнетом пустой семейной жизни. Травинка, закатанная в асфальт.

Если Толстой Лизу косвенно обвиняет, то, сыгранная Натальей Швец, нежная, нервная, хрупкая, она чиста, как Дездемона. Только Позднышев — антипод Отелло. Он не доверчив, он ревнив. Позднышев — в каком-то смысле Пушкин. Потому что ведь и в Александре Сергеевиче сильна была карамазовщина.

Мавр не страдал комплексами. При всем богатстве воображения (славно врал девушке о людях, «которых плечи выше головы») сюжет про Дездемону и Кассио он сам бы не сочинил. А Позднышев сводит жену с приятелем, выстраивает схему будущей измены и удовлетворенно следит за тем, как якобы воплощаются его фантазии. Скрипач Трухачевский — с умыслом либо по нечаянности — сыгран Сергеем Шныревым до такой степени безлико, бесхарактерно, скучно, что дальше музыки они с Лизой точно продвинуться не могли. Ну, нет у женщины любви — тоска, а что поделаешь? Жизнь впроголодь — не повод ведь камни грызть…

Толстой искал исход — в целомудрие, вериги, духовную кастрацию — из семейного ада. Ад этот был для него абсолютно материален, реален и объективен. Ад Позднышева — Пореченкова рождается в его собственной голове. Зря, что ли, какая-то дама, неизвестным чудом попавшая на премьеру в МХТ, утомившись историей одного невроза, громко крикнула актеру: «ПоречЕнков, лечиться надо!». «Надо, надо…» — согласно покивал в ее сторону Михаил, не оскорбившись ни собственно репликой, ни странным ударением в фамилии. ..

Позднышев в МХТ — это великолепный рогоносец Кроммелинка. Причем во всех смыслах великолепный. Ты понимаешь вдруг, что перед тобой на сцене большой актер. Многомерный. Со вторым и даже третьим дном. Обаятельный, чертовски обаятельный. Зал смеется над героем — его горячностью, почти детской хитростью и детским же простодушием. В настоящем мужике всегда остается пацан — много пацана. Позднышев и жесток по-детски — с тупостью не очнувшейся пока души. Зато как очарователен «развращенный циник», когда, делая Лизе предложение, заикается и трепещет, мальчишка — мальчишкой…

Разговор о большом актере Михаиле Пореченкове, увы, не прост. Можно, в конце концов, понять, что природные данные (плюс регулярная работа в спортзале) завели его в подотряд «рембоидов». На экране — за исключением разве что «Связи», а прежде всего «Ликвидации» — у Пореченкова имидж слегка окультуренного самца, первобытного дикаря (это при интеллигентном, как у Андрея Миронова, лице). Ладно, из подобной ниши обязательно выбывают — не по уму, так по возрасту. Но зачем, скажите на милость, ввязываться в идиотские шоу экстрасенсов и бездарные кулинарные поединки? Не Юлия Высоцкая все-таки. Попробуй потом убедить коллег, что кухарка — к какому бы полу ни относилась — способна управлять государством. Или хотя бы Союзом кинематографистов. Поберег бы себя большой актер…