Режиссеры

Звезда Олега Ефремова

Ольга Кучкина, Комсомольская правда, 1.10.2007
«Опустела без тебя земля, как мне несколько часов прожить?» — летел тонкий, нелепый, рвущий сердце голос Татьяны Дорониной по Олегу Ефремову в фильме «Три тополя на Плющихе».

Тогда Олег еще был, и быть ему предстояло долго, до самого конца ХХ века, и весь Советский Союз был влюблен в его обыкновенное, ничего особенного, лицо: длинный вислый нос, вислые щеки, сжатые губы, глаза колючие или растерянные, понимающие или не прощающие, или вдруг смеющиеся заразительно — море обаяния. Этого человека хотелось пожалеть всерьез и навсегда, и прислониться к нему хотелось. Вот кто был звезда, задолго до того, как самые крошечные дарования начали присваивать себе эту категорию. Ему было бы противно.

Знающий себе цену артист и режиссер, строитель театра, знал цену и тщете и не опускался до суеты. Он был из крупных людей. Сложный, противоречивый, не благостный, но такого свечения, что вот уж сколько лет его нет на свете, а из нашей жизни, из нашей культуры никуда не девается. И не денется.

Дар художника соединялся в нем с сильным общественным темпераментом. У него искали — и находили. «Декабристы», «Народовольцы», «Большевики», прославленный триптих созданного им «Современника», — и про нравственное, и про политическое, что запрещалось. Спектакли цензурировались, чиновники ярились, он придумывал нетривиальные ходы, хитрющий, играл в наивность, использовал свое неслыханное обаяние — и побеждал.

Возглавив МХАТ, прожив в нем драматичнейшие годы, поставил близко к финалу потрясающие «Три сестры», на которых обрыдались самые твердокаменные?

Не раз встречались, писала о его работах, но никогда не состоялось у нас главного разговора, о каком всегда думала, что необходим. И вот, когда ему оставалось всего-ничего, но ни он, ни я этого не знали, — состоялось. У него дома пили чай с пирожными. Он выключил аппарат, через который должен был дышать (у него было что-то ужасное с легкими), я включила магнитофон.

?Расшифровывая пленку, не понимала, что вышло. Разговор какой-то очень простой, простыми словами и про простое. Но когда закончила — почему-то были мокрые глаза.

Публикация в «Комсомолке» вызвала, как это бывает, когда газета представляет такой мощи персону, шквал звонков. Не знала, понравится ли самому Олегу, ждала реакции. Звонок — и два слова: получилось небуржуазно. Я поняла его.

Среди гламурных интервью последнего времени это было — человеческое. Высоко человеческое.

По возвращении из Парижа, из госпиталя, он позвонил, позвал. Обрадовалась, сказала: я уезжаю, приду, как только вернусь.

Не успела. Было 24 мая, день рождения «Комсомолки», мы праздновали в зале «Россия». Ко мне подошли и сказали?