Режиссеры

9 вопросов для Дмитрия Брусникина

Пресс-служба МХТ, 25.12.2014
- Успех вашего курса в Школе-студии МХАТ был запланирован или это цепочка случайностей?

 — Планирования на сто процентов не было, но был расчет. В Школе-студии случилось вот что: мастерская Кирилла Семеновича Серебренникова, революционная, ломающая стереотипы, дала какой-то толчок к реформам всем нам, нашей мастерской и мне лично. Это взбудоражило в творческом смысле. Возникло соревновательное чувство, очень положительное. Все равно наша основа — Станиславский, система. Теперь важно, как ее сделать современной.
Первые полгода мы работали в традиционной манере, обычными упражнениями. И вот начали искать новую литературу для этюдов. Набрели на роман Натальи Ключаревой «Россия: общий вагон». Форма книги подсказала форму этюдов: монологи людей на улицах. И вот ребята стали знакомиться с людьми и вступать с ним в диалог. И вдруг этот вербатим, метод документального театра оказался главным для нас. Почти каждый студент стал на этом материале невероятно раскрываться. И тексты, которые они приносили «с улицы», — это было поразительное вглядывание в другого, в чужого. Они были богаты, ценны, ценнее, чем любая литература. Получилось то, за что мы и бились: нащупать живого человека. Экзамен по собранному таким образом материалу шел восемь часов: так получился спектакль «Это тоже я», которым мы громко стартовали. Мы попали в активное время, время гражданских позиций. Люди на улицах активно шли на контракт, разговаривали с артистами, хотели анализировать мир, высказывали свое довольство и недовольство, были открыты. И эта открытость передалась и курсу. Тогда не было боязни, а вот сейчас с этим сложнее.

- Что все-таки больше повлияло на вас?

 — Ближнее окружение. Наши же студенты прошлых лет, которые не отрываются от alma mater и тащат сюда все, что они видят вокруг. И сами студенты постарались: ходят, смотрят, предлагают. Если обустроить на курсе такую атмосферу, чтобы ребята могли говорить, то они очень большие знания приносят из внешнего мира. Когда педагоги не заявляют своей уверенности в том, что правильно, а что неправильно, то возникает развитие, диалог.

- Смущает ли вас тот факт, что, занимаясь другими людьми, вы наступаете на горло собственной песне? Почему лично вы занимаетесь педагогикой?

 — Любому театру нужно обновление. Недавно сходил на один прославленный спектакль. И был невероятный раскол во мнениях, буквально баррикады. Эстетический раскол с коллегами, с тем, с кем мы работаем в одном театре. А я увидел старый театр. Слышал классический текст тысячу раз, он мне кажется ужасно запоздавшим. И театр отстал, и разбор ролей картонный. Я не слышу ни одной живой интонации, текст не работает. И мне кажется, что зрители только лишь по инерции восхищаются. Что-то должно меняться в методе. И любому театру сегодня надо сесть за ученическую скамью. Надо обучаться заново. Мы не прошли за партой многие театральные методы, которые были закрыты от нас в советское время. Актеры нашей Школы не знают, как играть Брехта, например. Неслучайно Анатолий Васильев все свои штудии называет школами — потому что театр умирает, когда нет познания. 

- Когда вы смотрите на своих ребят, чему вы завидуете?

 — Они более свободны, чем мы. Наша свобода во многом была построена на копировании, заимствованиях. Был институт кумиров: Высоцкий, Даль, Ефремов, «Современник», Таганка. У нынешнего поколения нет кумиров. Они работают на чистом поле. Они никому не завидуют. Когда ты их спрашиваешь, в какой театр они хотят попасть, у них нет ответа. Идет обновление, они не хотят встраиваться в систему. И они хотят попасть в свой театр, в театр своей мечты.

- Какое событие заставило вас стать артистом?

 — Мое попадание в актерскую среду было нелепым, анекдотичным. Был уже третий курс Московского института электронной техники, физтех. Я знал весь репертуар московский, современную литературу, стихи. И я пошел в театральный институт «на спор». И в двух школах мною заинтересовались. Я видел свою среду инженерскую, видел мрачных выпускников, который тут же попадали в закрытые институты-«ящики», подписывали бумаги о неразглашении государственной тайны. И я начал понимать, что я не хочу жить в этом закрытом мире науки. И я ушел. Было тяжело сперва, я никак не мог понять новой системы отношений. Я там, в МИЭТе, привык к свободному посещению, и пытался в Школе-студии такую же систему применить и других студентов подговаривал. Ефремов мне сказал, что так не надо. Потом появилась компания: Козак, Феклистов, Мокеев, и что-то стало получаться.

- Есть такой афоризм: «Театр — лучший из миров». Есть ли в вашей жизни другие миры?

 — Пожалуй, нет. Я согласен с этим лозунгом. Я много наблюдал за своим учителем Олегом Николаевичем Ефремовым, и это было трогательно, забавно и странно. Для него весь мир представлял из себя театр. Все относилось к театру, и все являлось к нему через театральный взгляд. Любой, самый бытовой разговор, касающийся еды или одежды, он сводил к сцене. Можно ли эти ботинки носить в театре? А что если это съесть на сцене? Помню, он купил массажное кресло себе. И тут же фантазировал, что надо поставить это кресло прямо на сцену и артистов усаживать. Тащил к себе моих знакомых физиков, чтобы понять, как можно их знания применить в театре. Ефремов заразил нас именно этим. 

- Самая странная зрительская реакция в вашей актерской карьере?

 — Театр — не интернациональная вещь. На Тайване, например, зритель смеется там, где русский зритель плачет. Диаметрально противоположно. Американские реакции тоже странные: например, им кажется, что если артист плачет на сцене настоящими слезами, это и есть высшая точка мастерства.

- От чего вам бывает грустно?

 — Чаще всего я грущу от того, что происходит на улице, за окном. Понимаю, что, увы, не всё в наших силах. И, наверное, недостаточно театральных высказываний, чтобы изменить нынешнюю ситуацию. Когда вижу беспомощность наших попыток, это грустно.

- А что все-таки театр может сделать? Где пределы его влияния?

 — Если театр будет честным, то он будет соответствовать своей функции. Тогда он будет полезным, важным и состоятельным. Театр должен заставить людей анализировать то, что происходит.