Артисты труппы

Артисты, занятые в спектаклях МХТ

Трудно быть монстром

Елена Груева, Ваш досуг, 17.11.2005
Социальный пафос Кирилла Серебренникова перерастает в богоборческий. По началу языком новой драмы («Пластилин», «Откровенные полароидные снимки», «Терроризм») он доказывал, что никакое мы не свободное и, уж тем более, не либеральное общество, потому что не умеем ценить человека, не желаем оберегать слабых, не собираемся уважать чужой выбор. Вскормленные страхом, привыкшие к советскому рабству, мы все стали террористами, готовыми взорвать или взорваться в любую горячую минуту.

Занявшись классикой («Мещане» Горького, «Лес» Островского) Серебренников перестал валить всю вину на 70 лет советской власти. Саму эту власть с мерзкими подробностями ее режима он вдруг увидел органичным порождением того внутреннего холопства, которое так беспокоило отечественных литераторов дореволюционной поры. Но прежде в его спектаклях всегда был главный персонаж — не герой, но жертва всеобщего насилия, непонимания, страха. Тот, кому сочувствовал зал. Тот, ужаснувшись судьбе которого, зритель должен был устыдиться и захотеть встать на защиту. В конце прошлого сезона эта жертва приобрела сакральный образ Маши Мухиной — голой пионерки, непорочной шлюхи, невинно убиенной, душа которой воспарила над Россией ради ее спасения. 

Однако вера в святых заступников не долго была прибежищем упований Кирилла Серебренникова. В его последнем спектакле — «Господа Головлевы» — нет ни героев, ни жертв, ни хоть жалконькой душеночки, которую хоть один зритель в зале, да пожалел бы. Тупые, трусливые и жадные монстры: пропойцы, казнокрады, проигравшиеся игроки, охальники и профурсетки. Каждый норовит урвать чужого хлебца, да еще осенить себя при этом крестным знамением, уверенный, что Бог на его стороне. Но и крестятся то все по-уродски, и вера их - уродская, и бог, создавший и терпящий их на земле — уродский бог. Эти нелюди тычутся между кулями отсыревшего немытого белья, которое то нависает тяжелыми облаками над сценой, то заваливает ее мятыми сугробами, погребая под собой нелюдь за нелюдью. Такое вот грязно-белое безмолвие. 

Наимерзейший Иудушка — Порфирий Головлев — нелюдь самая противная и живучая, потому что не пьет и не транжирит. Играющий его Евгений Миронов при первом же появлении являет залу всю его подноготную. Но, в отличие от романа, никого Иудушка-кровопивушка здесь со свету не сживает — сами перемрут. Он только объедки за ними подберет да припрячет. Мамаша его — Арина Петровна (Алла Покровская) — сызмальства сынка ненавидит и побаивается. И Миронов и Покровская играют своих монстров точно и безжалостно. Но исчерпывают до капли уже в первых сценах. Прочие члены проклятой семейки сыграны вообще в два-три приема. Жуткая картина очевидна сразу и не меняется до финала. Спектакль будто неживой, будто не дышит. Персонажи сменяют друг друга: кто-то ерничает, кто-то заходится в крике, кто-то на скрипке пиликает, — а ничего по сути не происходит. Никого не жалко. И не страшно вовсе, а противно.

Смотреть мхатовских «Головлевых» трудно, но любопытно. Спектакль гнетет, но за душу не цепляет. Не отзывается узнаванием. Не про меня он, и не про знакомых мне людей, и не про страну мою. Хорошего в ней сегодня не много, да и мы все — не святые. Но мы живые. И, в большинстве своем, мы все-таки люди.