Артисты труппыАртисты, занятые в спектаклях МХТ | МИНУСЫ?Ксения Ларина, Театральные Новые Известия, 1.11.2005 Долгие и мрачные «Господа Головлевы» расписаны и придуманы Кириллом Серебренниковым на Малой сцене Московского Художественного театра. Спектакль должен был открыть новые грани таланта Евгения Миронова. Сформулировать сверхзадачу режиссер предложил поэту Блоку, поставив в эпиграф его стихотворение: «Грешить бесстыдно, беспробудно. Счет потерять ночам и дням И с головой, от хмеля трудной, Пройти сторонкой в божий храм?» и т.д.На сцене — полумрак, обшарпанные стены деревенских нужников с треугольниками окошек, голые тусклые лампочки под низкими потолками и многочисленные кучи грязного белья, затянутые в сероватые простыни. Гамма черно-серо-белая, собачье-мышиная — так одета сцена, так одеты актеры. Под стать цветовому решению звук — монотонный, выматывающий — то от расстроенной скрипки, то от шарманки, то от фисгармонии. Мрак. Гул. Чернота. Умирающих вспарывает и зашивает огромной иглой горбатый санитар с лицом маньяка. Чай и хлеб подносит олигофренша — горничная, пуская слюну и пряча высохшую изуродованную руку. Здесь пьют до рвоты и икоты, катаются в собственных нечистотах, рычат, как раненые псы; как недочеловеки, утратившие чувство стыда, обнажают гениталии и груди?Мертвецы являются без зова, чтобы забрать новых мертвецов и вместе явиться за следующими. До волчьего воя дело не дошло, но метель гудела. Было. Еще были слюдяные крылышки навозной мухи, выраставшие за спиной Порфирия Головлева, карикатурно сокращенное вдвое крестное знамение мелким пунктиром от лба к животу и обратно, стол и гроб в одном лице, вымазанный вишневым вареньем подол бабьей рубахи — аналог дегтя на воротах. Великолепный набор режиссерских метафор хорош для дорогого глянцевого буклета, где актеры выступают в роли манекенов, примеряющих на себя ту или иную режиссерскую фантазию. На сцене же, загнанные в довольное ограниченное, скудное смысловое пространство режиссерских идей, актеры тщетно пытаются пробить эти низкие потолки и тесные стены. Кому-то это удается — как потрясающей Алле Покровской, актрисе, в последнее время переживающей свое второе творческое рождение. Ее Арина Петровна умна и ясновидяща. В ее глазах, устремленных на сына, — страх и торжество одновременно. Покровская играет мощно, свободно и жутью веет от насмешливого, победительного взгляда. Но большинство исполнителей барахтаются в вязкой патоке бесконечных повторов и упрощений, вынужденные между автором и режиссером выбирать последнего. Евгений Миронов — до конца спектакля так и остается юрким мальчиком с лицом старичка, радующий поклонниц знакомыми интонациями и веселым задиристым голосом. Убиенные и доведенные Иудушкой до самоубийства родственники честно, «по правде» изображают страх и ужас перед нравственными и физическими мучениями, что уготовил им их набожный родитель — но степень этого кошмара часто приобретает какой-то уморительный характер, напоминающий страшилку из пионерского лагеря. У Иудушки-Миронова нет ни одного крупного плана, нет ни одной паузы, на которой всегда проверяется актер, есть только хорошо выученный текст и парочка классных мизансцен, списанных с картин известных художников. Один из самых кошмарных, мистических, зловещих персонажей русской литературы оказался просто надоедливой, приставучей мухой, Баранкиным из пионерской повести нашего детства. Спектаклю, большому и плотному, не хватает взрослости. Он как бы сшит на вырост — рукава висят и валенки спадают. Одно спасает — надежда, что может быть еще вырастет. | |
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ — КОНСТАНТИН ХАБЕНСКИЙ
